Два звонка до войны - Сергей Пилипенко

Но он не мог поступать по-другому, иначе рушилась бы общая идея, а после нее уже совсем завещательно порушился бы и весь государственный строй.

Еще был жив Ленин, и он же писал, что, построив так называемое социалистическое государство, народ обретет иную веру в себе, и та вера его погубит по-настоящему. Поэтому идея воспетого всеми коммунизма гораздо важнее широко процветающего социализма.., ну и так далее.

Конечно же, все эти слова лично сам Сталин убрал, внимательно перечитывая все достояния прежнего вождя. Придал ли кто еще тому такое же значение, Сталин, естественно не знал, но на всякий случай сохранил подлинники и надежно упрятал в одном из потаенных мест Кремля.

Бог знает сколько там закопанных тех самых вещей, о которых так мечтают все историки и археологи. Но великий государственный деятель того времени запрещал копаться в так называемом кремлевском саду и тем более, перебирать хоть какие-то там стены.

С одной стороны он боялся, что обнаружат его так обозначенные кладовые, с другой – раскроется еще что-то более важное, которое может привести к полному краху всего государства.

А этого он допустить не мог, и практически до самой смерти в нем все время присутствовала идея так называемого сильного и мощного, но не обустроенного до конца социалистического государства.

Нет, он не хотел видеть его завершения или краха, а потому всячески и оттягивал все так называемые социальные выплаты населению и что-то подобное во всех иных сферах деятельности самого государства.

Он свято верил уже своему вождю и, убедившись на деле, понимал, что тот был основательно прав, как в отношении кризиса государственного строя, так и в отношении людей, которые его и представляют.

Винить уже сейчас того Сталина мы не можем, ибо понимаем и должны понимать, что произошло, как с нами самими, так и с совместно обустроенным государством.

Потому, все это останется на совести так называемой истории, которая непосредственно указывает так обозначенное величие ума целой нации или такого характера целого объединения под одним знаменем идейного и порой безудержного общего патриотизма.

В то же время Сталин был прагматиком своего времени и не исключал возможности самого настоящего присоединения других территориальных участков земли, к которым непосредственно относил и Германию.

То, что там развивался абсолютный тоталитаризм и во всем присутствующий экстремизм, он видел с самого начала.

Видел также и то, что под общим лозунгом «гешефтовых» побед проваливался зачастую сам план социальной переобустроенности населения, что представляло основной костяк Германии.

И он понимал, что они потребуют от Гитлера большего, но добровольно уже сам Сталин ничего отдавать, естественно, не собирался.

А потому, в душе у него созревал план так называемого некардинального объединения с представителями того государства и вовлечения уже его материально движущих средств в непосредственно свое экономическое развитие.

Говоря проще, Сталин хотел и частично поднял еще до войны именно тот базис экономического благоустройства государства, который был так ему необходим для объявления еще большей независимости от всего мира.

Не покидала его мысль и о своеобразном расширении границ Советского Союза, ибо, чем дальше они от Москвы, тем больше времени для принятия какого-то определенного решения в минуту срочной опасности.

Все эти мысли ходуном бродили вокруг его личности и, можно сказать, не давали ему спокойно отдыхать. И спал он, действительно, очень мало, предпочитая так называемому сну живое предвечернее бдение.

Так он именовал своеобразно образовывающуюся им самим дремоту, благодаря которой он вроде бы как немного отдыхал и в то же время не предавался чистому забвению сна, так сказать, по-настоящему.

Этим самым он спасался от преследовавших его издавна ночных кошмаров, выступающих в образах тех самых душ, которых он сам непосредственно загубил.

Но, то были его тайные грехи, о которых он знал только лично и никому другому, вполне естественно для него самого, не рассказывал.

Зато знал премного о грехах других, но особо винить их в том не старался, понимая, что, очевидно, и они пытались «своими лапками зацепиться за жизнь или нацарапать ее небольшие строки».

Да, именно так он представлял в себе всех остальных, и ему почему-то казалось, что весь мир полон именно таких людей, которые, по большому счету, и людьми назывались только благодаря своему внешнему облику.

В чем, в чем, а в душах Сталин разбирался наибольше. Он просто их чувствовал и даже каким-либо образом жертвенно преподносил.

Он так и говорил про себя.

Пусть эта душа пойдет в жертву нашему общему делу и навеки сплотит весь наш народ до самого конца.

Каков будет конец, он и сам смутно представлял, но все же благодаря каким-либо очередным теоретикам времени, Сталин пытался построить именно ту модель, которая в его сознании понравилась бы только ему.

Существо Бога он, естественно, отрицал, как и все неверующие в то время, но частично как бы допускал, веря по-настоящему, что душа есть, а значит, есть и непосредственно то, что за нею может следить.

Именно слежка стала самым непосредственным его увлечением, и в конце своей жизни он все-таки выразил окончательную точку своего личного убеждения, которая все же допускала, что так называемый Бог вполне очевидно есть.

К такому факту собственного уразумения он пришел благодаря личным, добытым непосредственно в жизни аналитическим свойствам своего ума.

Зачастую сравнивая какие-либо реально исполненные дела и саму окружающую обстановку именно на период их исполнения, он находил так называемые периодические неувязки.

Что обозначало лично для него какое-то дополнительное сомнение в присутственной величине силы свершившегося в тот или иной момент его жизни события.

Таким образом, в деле непосредственного свершения процесса участвовала какая-то третья сила, величину которой он уже не мог объяснить величиной силы духа или чего-то еще.

Это была сила гораздо большего и, как говорится, всепобеждающего характера, которая сами обстоятельства того или иного процесса обкладывала таким образом, что им бы просто вообще некуда было деться в случае чего.

Своеобразно, это было присутствие одних жизненно образующихся обстоятельств в значительно больших по своей степени выражения других, истинную величину которых можно было только предположить, исходя из деятельности уже своего природного ума.

Так заключил для себя Сталин, и именно это помогло добыть ему победу в той самой войне, о которой на сегодня он пока еще не знал, но все же готовился и подчинялся только своему уму.

Все, что не готовил Сталин, приносило лично ему так называемую присутственного характера неудачу.

Потому, со временем, во всяких практических делах он целиком и полностью положился на так называемых специалистов, а все так обозначенные стратегические рычаги управления взял непосредственно в свои руки.

Таким образом, он давал возможность периодически высказываться по существу самих дел именно тем людям, которые непосредственно ими же и занимались, и лично уже ему только оставалось дать указание или подписать какой-либо исходящий от него же документ.

Таким образом осуществлялась не единолично целенаправленная и выраженная псевдомонархически власть, а лишь вырабатывалась непосредственно под ее руководством именно та линия поведения государственного чиновника или деятеля, которая и должна была присутствовать на тот момент времени по существу.

Тем самым Сталин добился самого серьезного успеха в экономических делах и заслужил вполне искреннее признание среди коллективов людей, разрабатывающих или представляющих ту или иную технически обустроенную мысль.

То есть, по-своему он завоевывал свой признанный всеми авторитет, ибо давал повод для того, чтобы любая мысль так называемого подчиненного ему народа имела вполне выход наружу, или в так называемую атмосферу труда и общего сплочения.

Но это не единственная заслуга Сталина и остальные будут еще рассмотрены нами чуть позже, когда глава следующая перекинет нас всех непосредственно к войне.

А пока же он сам предавался своим собственным мыслям и по-своему очень близко рассуждал о своем враге.

Гитлер поступал по-другому. Естественно, он так же боялся за свою жизнь и окружал себя теми, кому вполне предметно доверял.

То есть, теми, кто двигал его самого вперед, в лице так называемых друзей по партии.

Но те же друзья иногда подводили его, а потому он еще более ограничил круг сближений и создал целую сеть различных структур, которые подчинялись лично ему.

Они все докладывали о своих делах, при этом считали обязательным упомянуть и о своих оппонентах. То есть, о представителях других служб, примерно параллельно курирующих многие вопросы, связанные с жизнедеятельностью государства.